Эффективные всё эффективней Успешные всё успешней Виновные всё виновней Просветлённые всё просветлённей Эмигранты всё эмигрантей Правда всё правдивей Честность всё честней Искренность всё искренней Кришна всё кришней Пророки всё пророчей Инфляция всё инфляцей Песни всё песней Дороги всё дороже Путешествия всё путешестей Поэзия всё поэзей
Эффективные всё эффективней Успешные всё успешней Виновные всё виновней Просветлённые всё просветлённей Эмигранты всё эмигрантей Правда всё правдивей Честность всё честней Искренность всё искренней Кришна всё кришней Пророки всё пророчей Инфляция всё инфляцей Песни всё песней Дороги всё дороже Путешествия всё путешестей Поэзия всё поэзей
Весна наступит когда ты закончишь Еще один том записки самоубийцы Весна наступит когда ты снова поедешь И взорвешь себя в Киеве И взорвешь себя в Харькове И взорвешь себя в Таллине Когда ты покажешь класс покажешь класс Когда еще раз расстегнешься Когда съешь свой шарф или галстук Когда увидишь звезды сквозь дырки в кальсонах Шароварах и всяких других Веселых словах Когда снова вспомнишь Что и как делать кожей Когда еще раз споткнешься И отклонишься от курса
Привыкаю начинать утро с молитвы Святый боже Святый крепкий Святый бессмертный Спасибо Что придумал капитализм И отделил людей от лузеров Я не то чтобы из этих Я конечно не из тех Я не обладаю даже идентичностью говна в проруби Я точно знаю кто я С понедельника по пятницу С девяти до восемнадцати Все остальное время я просто хочу Чтобы меня целовали в глаза И наверное в горло
Мы клетки рваной вены Подростка Савенко. Наша жизнь будет самой обыкновенной. Про нас потом скажут: «Нет такого поэта и художника!» Наше имя не вспомнят ни люди, ни ветры, Ни клопы, ни тормозные колодки. Мы носили со склада‑оригинала патроны На склад‑симулякр, Мы ходили обливаться кровью В чей‑то жестокий театр,
Мы однажды споткнулись и не донесли, Мы соевый соус земли.
«Это я кому говорю? Это я кому говорю? Это я кому говорю?»
Говорит лирический герой Чем‑то похожий на автора
Когда просыпается в сон Когда находит себя В чреве затонувшей подлодки Или какой‑то другой Машины
Когда слышит с той стороны стук Или не слышит Когда слышит с той стороны дух Или не слышит Когда слышит с той стороны стон Или не слышит Когда слышит с той стороны вздох Или не слышит Когда слышит с той стороны звон Или не слышит
Когда спрашивает сам себя Что он слышит Когда спрашивает Кого он спрашивает
Это я кому говорю Это я кому говорю Это я кому говорю
Уважаемый Бернар‑Анри! Сегодня мне снилось, Что в городе немцы, Что я стою на коленях Со связанными руками В сквере Жертв Революции И веду себя при этом как последний француз: Вою, всхлипываю, мямлю что‑то (Может, даже молю о пощаде? Не разобрать). Меня бьют сапогом в живот. Молчу. Нож у горла заставляет ощутить вину За свои слишком широкие улицы, За свой слишком хаотичный язык, За все неотреставрированные Католические соборы, За то, что поздно вошли в Варшаву (Это я поздно вошел в Варшаву!), И так далее, И вообще. Они делали это медленно, Но я не чувствовал боли. И потом спокойно смотрел, Как меня разрезают на части И кормят поросенка Петра. Несправедливость лучше, Чем беспорядок. Гёте Акбар!
Кишки похожи на сосиски, Кровь — на клюквенный кисель, Искренность — на плохие стихи, Слово на букву «э» Похоже на пьянку (Не в богемном кафе С Борисом Вианом, А на кухоньке С поножовщинкой). Онулировав один литор, Мы снимем плохое кино, Чтобы не понравилось Девочке с зеркальными фотоглазами. Ей понравится все равно. Девочка — контра, У девочки — фильтры.
В похмельном взгляде трясущейся камеры Мы похожи на девятиклассников. Впереди — ого — перспективы: Тиф, Евангелие, Любимая плодовитая самка, Аукцион по продаже вишневого сада... «Блажен, кто не допил сей жизни „Путинку“ До самого конца» - Ты скажешь И уйдешь Всех раньше Со вписки. Завтра хороним Дениску.
Как говорил ещё Блок Любови Дмитриевне В славные времена, Когда культура не была исчерпана И закончена: Я тебя люблю (Да, Блок, наверное, ещё говорил? Или обращался к ней на «вы»?). Да и после него Есенин успел сказать многим, Но что с него взять? Дерёвня. И этот гопник Маяковский ещё говорил Чужим жёнам и всяким актрискам. Вот Хлебников был не так прост: Вообще лишний раз предпочитал Не говорить. Если Бродского разболтать - Мог трепаться часами, Но такой пошлости уже наверняка Не мог себе позволить.
А что тут ещё скажешь После Освенцима, Бродского И Некрасова? (Не того Некрасова. Опять не того. Да, вот этого).
Мужчина читает в метро газету. Первая полоса: приятный тёплый Жёлтый цвет, Смайлик еще какой‑то, что ли. И заголовок: «Как эта умная обезьяна Сможет спасти мир?» Не знаю, про что там, Но думаю, что про человечество.
Я хотел бы писать стихи как Андрий Бондар, Но, наверное, слишком молод. (И во мне слишком много России). Я хотел бы писать стихи как Андра Тээдэ, Но, наверное, недостаточно женственен. (И во мне слишком много России). Я хотел бы писать стихи как Шарунас Бартас, Но, наверное, слишком слеп. (И во мне слишком много России).
В романе, который я читаю в автобусе Два старика закажут эвтаназию Друг для друга И умрут. Я знаю, что они обречены, Но оторваться невозможно. Наверное, это главное в любой истории И жизни.
Я отрываюсь только чтобы подумать, Есть ли в моей жизни самая главная строчка, Скажу ли я когда‑нибудь своё «Счастье есть, а смысла нет» Или «Век скоро кончится, но раньше кончусь я»? И как оно будет звучать? Надеюсь, как смородиновое варенье. Все самые лучшие слова звучат Как смородиновое варенье.
Хотя скорее эта строка - Каштан с могилы Канта, катающийся в кармане. Какой густой кусок смысла! И природа, и смерть, и культура, И мысль О непостижимом.
−10
