большая тёрка

Большая Тёрка / Мысли / Личная лента but1k /

but1k

2 декабря 2009 в 11:59

ПРЕСТУПНИКИ НОВОГО ТИПА

Интервью

Почему Ростов славится маньяками? Потому что их там ловят. В Ростове хорошие менты. О новом типе бессмысленных и жестоких преступлений, появившихся в России, Дмитрий Быков беседует с бывшим ростовским следователем — писателем Данилам Корецким.

В Ростове я оказался вскоре после прогремевшего на всю Россию убийства командира нижегородского СОБРа Дмитрия Чудакова и его семьи. Чудакова, его жену и семилетнего сына застрелили, одиннадцатилетней дочери нанесли 37 ножевых ран. Из машины почти ничего не взяли. Нельзя было в разговоре с Корецким обойти то, о чем спорили десятки экспертов на страницах почти всех российских газет.

— Данил Аркадьевич, что за бессмысленное зверство и какой версии придерживаетесь лично вы?

— Я этого дела не веду и подробностей не знаю, а если бы знал, журналистам не сказал. Но, если смотреть открытую информацию, это четвертое подобное преступление: один район, один почерк, один вид оружия. До этого были три разбойных нападения неподалеку от Ростова, с целью ограбления, с применением той же «Сайги-410». «Сайга» — гладкоствольный самозарядный карабин, идеальное оружие для самообороны. Только что приятель меня спрашивал, чем лучше обзаводиться на случай столкновения с бандитами: он переехал в новый район с дурной репутацией, в доме пошаливают, лучше подстраховаться. Я посоветовал именно «Сайгу». Купить ее в охотничьем магазине не проблема, разрешение получить — тоже. Это довольно распространенное оружие, профессиональные бандиты вряд ли станут им пользоваться. Кажущаяся бессмысленность последнего нападения — взяли мало, да и брать было нечего,— жестокость и демонстративность всего происходящего наводят на мысль, что мы дождались некоего отечественного варианта Бонни и Клайда: банда из низов, непрофессионалы, отморозки, желающие не столько пограбить па дороге, сколько навести ужас на окрестности. Трое-пятеро человек, думаю, молодых, возможно, наркоманы. Думаю, они не остановятся. Думаю, преступления будут носить все более демонстративный, внешне бессмысленный характер. Возможно, будут попытки самопиара — письма, обращения в прессу и так далее, по схеме «Прирожденных убийц».

далее

— Но Бонни и Клайд — прямое следствие кризиса, герои Великой депрессии. Здесь та же история?

— Не думаю. Здесь скорей действуют отморозки, на чье финансовое положение кризис мог и не повлиять. Если уж на то пошло, перед нами отражение куда более давнего и не только экономического кризиса: нормальное расчеловечивание, появление нового поколения бандитов, для которых страх наказания — почти абстракция. Низкая раскрываемость, бедственное положение милиции, отсутствие профессионалов, плюс отмена смертной казни, плюс общая деградация социума — и вот вам это новое поколение, которое убивает не выгоды ради, на ровном месте, ножом добивает ребенка…

— Но не смертная же казнь может остановить преступника!

— А это смотря какая смертная казнь. В России большой опыт по этой части, и лучше бы она была дифференцирована. Наказание должно соответствовать преступлению, миндальничать с террористом и проявлять милосердие к убийце — прямое попустительство, тоже преступление, и не из малых. Страх перед смертной казнью должен быть реален: зачем же ограничиваться расстрелом? У нас чего только не практиковалось: четвертование, например. Повешение. Разрывание конями. Это наказание, сама мысль о котором иного преступника способна остановить: не думаю, что бандита нового поколения прошибешь чем-то более гуманным. Вы, конечно, либерал и смертной казни не приемлете…

— У меня другие соображения: сам преступник, особенно такой зверь, о котором мы говорим, заслуживает смертной казни вполне, но что происходит с палачом? Ему-то за что? Это ведь убийство, как ни крути, и с этим надо жить…

— Человечество давно решило эту проблему. Есть несколько вариантов. Например, палач идет к семье приговоренного, просит у нее прощения, объясняет, что выполняет свой долг. Такое сохранилось в некоторых архаических обществах, главным образом на Востоке. Другой вариант — казнь поручается родственнику жертвы, он лично мстит преступнику. Третий — казнь совершается коллективно, всем обществом, оно берет ответственность на себя. Это касается, например, наказаний за преступления против религии и нравственности, побивание камнями специально задумано как месть всего народа…

— Да где же сейчас практикуется побивание камнями?!

— В исламе почти повсеместно, и никто не рассматривает это как убийство. Это именно символический акт, возмездие общества. Есть, наконец, вариант с анонимностью палача: в Штатах при введении смертельной инъекции никто не знает, где именно был яд. Есть несколько кнопок, их нажимают врачи, конкретный палач просто отсутствует… Дело даже не в страхе, просто общество, которое не воздает смертью за смерть, вступает на путь распада, а значит, его система ценностей уже затрещала. Есть классическая формула: ужас перед возмездием должен перевешивать любые возможные выгоды от преступления. Тогда кривая преступности резко идет вниз. А когда в основе общественной морали — сострадание к преступнику, попытка увидеть в нем прежде всего человека… о чем говорить!

— Но не видеть в нем человека тоже крайность…

— Преступление преступлению рознь, и я серьезно полагаю, что после известного уровня зверства — часто это сопряжено и со снижением интеллекта, о чем скажу отдельно,— мы действительно должны говорить о каком-то другом антропологическом типе, к которому обычные человеческие критерии неприменимы. У меня было дело об убийстве старухи, с изнасилованием: есть странная закономерность, по которой геронтофилы как раз обычно подростки, чаще всего шестнадцати-семнадцати лет. Он ее сначала изнасиловал, а потом потребовал, чтобы она для него приняла другую сексуальную позу. Поначалу-то она все терпела, думая, лишь бы не убил, но когда он стал требовать еще каких-то извращений, она взбунтовалась и стала на него кричать, стыдить, как он смеет издеваться над старухой… Он тогда обозлился — тоже самолюбие взыграло — и убил ее. Не грабил, ничего не взял. Как можно к этому случаю подходить с какими-то человеческими критериями? О каком тут сострадании или исправлении можно говорить? Это с самого начала другое существо, физиологически другое… Что касается связи зверства с умственной отсталостью — такое тоже бывает, это не столько нравственный, сколько умственный дефект. Человек не может себе представить чужих страданий, вообще не понимает, что делает, но тогда по крайней мере нужен своевременный диагноз. А у нас имбецилов чаще всего не диагностируют, не говоря уж о дебилах, благо и растут они в той среде, где нормальные врачи не появляются. У меня был случай: банда подростков, исключительно жестоких. Пятеро плюс вожак. Неожиданно приходит справка на вожака: дебильность. Мне приходится срочно переквалифицировать его как свидетеля! Но потом я задаю себе вопрос: если его, дебила, беспрекословно слушались пятеро остальных, каков их диагноз? Что ж, они еще хуже? Я бы понял еще шизофрения, паранойя: с этими диагнозами маньяк может оказывать почти гипнотическое влияние на окружающих. Но когда он просто кретин?! Кстати, уверен, что значительное — не меньше четверти — количество сегодняшних преступников вырастает именно из запущенных детей с так и не поставленным вовремя диагнозом. Жестокость и слабоумие — вещи тесно связанные, куда тесней, чем, скажем, жестокость и интеллект. По-настоящему умный преступник мне так и не встретился — если, конечно, говорить о преступлениях, связанных с насилием, а не об экономических схемах.

— Правда ли, что Ростов — уникальный криминогенный город? В смысле, какой-то разлом в почве, трещина, климатические предпосылки для маньячества…

— Хочу наконец развеять дурацкий этот миф — впрочем, в каком-то смысле и он городу на пользу, ибо привлекает внимание — и заявить с полной ответственностью: никакой вотчиной маньяков Ростов не является. А является он вотчиной знаменитого психиатра Бухановского, который и научился первым в мире рано распознавать предрасположенность к сексуальным преступлениям. Он же лучше всех рисует психологические портреты насильников, он вычислил Чикатило и тем прославился — словом, Ростов не тот город, где действует больше всего маньяков, а тот, где их успешнее всего ловят. Отсюда репутация криминогенной «трещины», выдуманного телевизионщиками «разлома», ростовского треугольника и т.д. Это закономерность известная — Лондон в викторианские времена тоже считался чрезвычайно криминальным городом, но не потому, что в нем совершалось больше всего преступлений, а потому, что они здесь раскрывались. Скотланд-Ярд был лучшей криминальной полицией своего времени. И Чикаго был не самым криминальным городом, просто лучшие американские сыскари работали именно здесь. Так что криминальная слава Ростова — это, в сущности, слава здешних следователей. Что до статистики, так я лично составлял для служебного пользования книгу о сексуальных преступлениях в нашей области, и ни малейших отклонений от нормы у нас нет. Напротив, мы еще сравнительно мирный регион, скорей уж у нас перевыполнение плана по литературе: Михаил Шолохов, Виталий Закруткин, Анатолий Калинин с «Цыганом», Виталий Семин, Леонид Григорян, Денис Гуцко, Сергей Тютюнник — называю только тех, кого знает вся Россия. Запишешь тут…

— В последнее время много пишут о смене воровских элит: настоящие воры в законе исчезают, смотрящими по регионам назначают никогда не сидевших, звания покупаются…

— Смотря о каких смотрящих речь: смотрящим по зоне не может быть назначен сторонний человек с малым тюремным опытом. Смотрящие по регионам — да, сегодня это чаще всего уже не «синие», как называли синего от татуировок преступного авторитета, а «назначенцы» — либо никогда не сидевшие, либо официально не коронованные. Тут ничего необычного нет — еще Мэкки-Нож жаловался, что настоящая преступность перекочевывает из сферы грабежей банков в сферу их создания и охраны… Криминальный передел благополучно завершился в девяностые. Огромная часть воров легализовалась. Мне почти не встречались воры в законе, опоэтизированные в фольклоре,— якобы никогда не матерящиеся, ни дня не работавшие официально, свято блюдущие кодекс чести… Зато сплошь и рядом встречались люди, верные принципу «умри ты сегодня, а я завтра». Покупаться на легенды о строгих и благородных блатных нравах сегодня не может даже ребенок. Иное дело, что изображать преступников идиотами тоже не следует — некоторые из них мне даже передавали благодарность за то, что я в своих романах их не унижаю,— но это никак не следствие моего уважения к криминалу. Единственная реальная добродетель преступных сообществ — интернационализм. На дне, как и на вершине, действительно никого не волнует национальность, отсюда огромное количество еврейских и кавказских воров в законе даже в регионах, которые объявляют ксенофобскими. Нет там никакой ксенофобии. И, конечно, они умные, иначе давно бы переловили.

— Кстати, у вас ведь была идея реально накрыть воров, коль скоро руководители большинства ОПГ поименно известны…

— Такая идея была, потому что я вообще сторонник жестких и понятных методов. Мне неясно, из каких высоких соображений надо сохранять на свободе сотни преступников, чья роль в руководстве группировками документально подтверждена. Нет на них прямых улик? Не верю. Любой сговор с преступниками, торговля с ними — вещь столь же вредная, как и переговоры с террористами. Если бы российские следователи получили однажды недвусмысленную команду победить организованную преступность — проблема была бы решена немедленно. Но такой команды никогда не поступало. Думаю, что и во время чеченских войн команды воевать по-настоящему тоже не было… Откуда возьмется честная и качественная милиция в гнилом обществе? Все сегодня жалуются: милиция плохая. Хорошая пришла бы и прошерстила как следует большую часть современной элиты, и вскрылось бы такое, что мало не покажется никому. Нужна кому-нибудь во власти такая милиция? Нужен кому-нибудь реальный профессионал в погонах, а не оборотень? Большинство крупных дел раскрывается сегодня вопреки воле руководства, когда следователь действует на свой страх и риск: его отстраняют, а он упорствует. Герой этого времени — одиночка, выполняющий долг всем назло. Если у меня и есть литературная заслуга — она в том, что я увидел этого героя.

— Вам как следователю многих случалось «колоть». Вы можете по разговору определить, когда человек врет?

— Понимаете, я как раз всегда видел своей задачей некоторую деромантизацию, более простой и жесткий рассказ обо всех этих делах. Следовательская работа это не только и не столько игра ума, это дело кровавое, трудное, грязное, с высокой ценой ошибки. Я лично видел вещи, в которые никогда бы не поверил и которые предпочел бы забыть. Словом, там не так много пространства для красот и психологических игр. Я могу предположить, когда человек врет, но предположения к делу не пришьешь. Если следователь умеет провести первичный осмотр места преступления — это иногда в разы важней того, хорошо или плохо он разбирается в людях. Умение влезать в чужую шкуру — хорошая вещь, но только когда против тебя играет сильный и равный противник. А обычному оперативнику чаще всего важно умение выстрелить первым.

— После ваших только что вышедших «Секретных поручений» мало кто поверит, что все изложенное — лично наблюдаемые вами будни…

— Я и не говорю, что это все правда. Я писатель, не хроникер, тут рецепт один: максимально изобретательная выдумка в максимально достоверном антураже. Хорош я был бы — и хороша была бы Россия!— если бы все описанное в моих романах творилось тут на самом деле…


Данил Корецкий — именно так, не Даниил, с одним «и» — один из лучших следователей юга России. Писательская его слава началась в 1990-е, а милицейская и юридическая — лет за десять до того. Он и теперь преподает в юридической академии и консультирует коллег, хотя в России его знают прежде всего как создателя «Антикиллера». Всего у него полтора десятка романов, три экранизированы. «Корецкий — безусловно лучший автор русского нуара, вдобавок отлично знающий милицейские нравы; жесткий профессионал литературы и сыска» [Михаил Веллер].

http://community.livejournal.com/ru_bykov/646087.html#cutid1

Нет комментариев