Мнения были самые разные: что старик поскользнулся, что автомобиль проехал на красный свет, что старик, видно, задумал броситься под машину, что в Париже чем дальше, тем хуже, движение жуткое, что старик не виноват, что старик‑то и виноват, что тормоза у машины были не в порядке, что старик был отчаянно неосторожен, что жизнь с каждым днем дорожает и что в Париже слишком много развелось иностранцев, которые не знают правил уличного движения и отбирают работу у французов. Старик, похоже, не очень пострадал. Он все чему‑то улыбался и поглаживал усы. Приехала машина «скорой помощи», старика положили на носилки, а шофер злополучного автомобиля все еще размахивал руками и рассказывал полицейским и зевакам, как было дело. — Он живет в тридцать втором доме на улице Мадам, — сказал белобрысый парень, успевший до того обменяться несколькими словами с Оливейрой и другими любопытствующими. — Он писатель, я его знаю. Книги пишет. — Бампер ударил его по ногам, но машина затормозила раньше. — Его в грудь ударило, — сказал парень. — А старик поскользнулся на куче дерьма. — По ногам его ударило, — сказал Оливейра. — Зависит, откуда смотреть, — сказал чудовищно низенький господин. — В грудь ударило, — сказал парень. — Я видел собственными глазами. — В таком случае... Не следует ли известить его семью? — У него нет семьи, он писатель. — А, — сказал Оливейра. — У него только кошка и уйма книг. Один раз я относил ему пакет, консьержка попросила, и он велел мне войти. Книги у него везде. И такое с ним должно было случиться, писатели, они все рассеянные. А чтоб меня сшибла машина...
Так кинься же вниз, ласточка, с острым, как ножницы, хвостом, которым ты стрижешь небо над Сен‑Жермен‑де‑Пре, и вырви эти глаза, которые смотрят и не видят, ибо приговор мне вынесен и обжалованию не подлежит, и уже грядет голубой эшафот, на который меня вознесут руки женщины, баюкающей ребенка, грядет кара, грядет обманный порядок, в котором я в одиночку буду познавать науку самодовольства, науку самопознания, науку сознания. И, постигнув всю эту массу науки и знания, я буду пронзительно тосковать по чему‑то, например, по дождю, который пролился бы здесь, в этом мирке, по дождю, который наконец‑то пролился бы, чтобы запахло землей и живым, да, чтобы наконец‑то здесь запахло живым.
−1
